Мы познакомились в середине 80-х. Будучи сотрудником отдела комвоспитания газеты «Уральский рабочий», мне приходилось работать с внештатными авторами из числа студентов, преподавателей вузов, среди которых оказался студент Свердловского горного института Алексей Салтанов. Он сразу выделился широтой интересов, желанием разобраться в проблемах нарождавшихся кооперативов, неформальных молодежных объединений. Его оценки были нередко вызывающе смелы, порой наивны, но всегда вытекали из скрупулезно проверенных фактов. Он никогда нас не подводил, и не раз мы заводили разговор о его способностях к газетному делу. Он успешно закончил горный институт, выбранный по примеру отца, работавшего на СУБРе в Североуральске. Как-то незаметно меж творчеством и учебой Алексей преуспел в компьютерах и после защиты диплома начал работать программистом. И вдруг — исчез.

А в сентябре 89-го от него пришло письмо — увесистый пакет с короткой запиской, мол, посылаю материал о последних днях службы в Афганистане, посмотрите, скоро уволюсь, зайду и мы вместе доведем его до ума. То бишь, до публикации.

Увы, в редакции он так и не появился, а время стремительно меняло тональность в афганской теме, оттесняя бытописание войны виноватых бичеванием властей и публичным препарированием «афганского синдрома». Алешин материал, больше похожий на дневниковые записи, как мне тогда казалось, терял свою злободневность.

Нынче, перебирая архивы, вновь его прочла и поняла: письма с войны (неважно какой!) лишены сиюминутности, к ним нельзя подходить с позиций некой оперативности, ибо на войне каждая минута может обернуться вечностью и вечно отзываться болью, виной, надеждой…

Второй день идет снег. Ночью на несколько часов небо расчистилось, солдаты выходили из землянок и смотрели, не откроются ли дальние перевалы. Низкая облачность и туман не дают пробиться к нашему гарнизону вертолетам. Снятие гарнизона «Изван» и вывод в Союз перенесены уже с 3 на 5 февраля, а снег все идет и идет…

Утром 2 февраля состоялся прощальный митинг, приглашено население местных кишлаков. Афганцы легко вскидывают на спину по мешку муки и быстро переходят по толстому бревну через речку, которая разделяет гарнизон и кишлак с тем же названием. Афганские ребятишки, стараясь не попасть под ноги взрослым, выхватывают из кучи подарков одеяла, рубашки, конфеты и бегут к родителям. Потом, осмелев, они подходят к нашим солдатам с автоматами и смотрят им в глаза, настороженно и по-детски открыто, стоя босиком на мокром снегу.

Дети действительно везде одинаковы. Когда очередная наша колонна пересекает границу, сбегаются и бегут возле самых машин. Им ничего не стоит крикнуть: «Привет, русс!», улыбаются, по-русски просят спички, конфеты, консервы (за коробок спичек можно прилично пообедать на местном базарчике). Зная это, водители заранее покупают спички и на ходу бросают их из окон азартно визжащим ребятам. Когда застревает какая-нибудь из машин и колонна вынуждена останавливаться, дети взбегают на ближайший бугорок и танцуют, показывая нам полное свое расположение, или перед машинами демонстративно расчищают дорогу, унося с нее камни (которые предварительно специально для этого набросали). Некоторые предлагают в обмен на консервы и сгущенку японские часы, французские очки или даже жестяные крышечки с гашишем.

Но только кончились кишлаки и дорога пошла по горному ущелью, как со скалы раздались автоматные очереди — тоже вот своеобразное приветствие. Наши БМП, развернув башни, отвечают пулеметным огнем. Это, конечно, не мины на дорогах, но для бензовоза достаточно и пули, чтоб навсегда остаться здесь искореженной грудой металла.

Командир оперативно-войсковой группы подполковник Проничев прибыл на «Изван», чтобы лично руководить снятием гарнизона. Три дня нет погоды, заканчивается выданный солдатам только на этот срок сухой паек. Нужно всего два-три часа хорошей погоды, чтобы вертолетами снять сто двадцать человек с оружием и бое-припасами, минометами и зенитками с этого высокогорья. Афганский Памир. Отсюда до нашей границы километров тридцать по прямой, но по прямой даже вертолеты здесь не летают.

Разведка приносит тревожные вести. В восьми километрах вдоль по Зардевской щели джамиаты штурмом взяли Бахарак, выбили правительственные войска и завладели их складами, где множество военной техники и боеприпасов. Объявляется усиленная охрана гарнизона. Это значит, половина личного состава двенадцать часов в сутки сидит в окопах и наблюдает за кишлаками, потом их сменяет другая половина. Когда слышим гул самолетов, в окопы ложатся все. Самолеты могут оказаться нашими, могут афганскими — правительственными, но могут и пакистанскими. До Пакистана здесь еще ближе, чем до Союза. Недалеко и граница Индии. Вот к чему невозможно привыкнуть — снежный суровый Памир, и в нескольких километрах — северная граница с детства кажущейся загадочной и удивительной Индии. Точка схождения четырех государств…

Самолеты оказались нашими. Поздно вечером, уже в темноте, их навели разведчики на плененный Бахарак. Сбрасывается и зависает сноп осветительных ракет, и за ними уже боевые ракеты огненными струями режут вечернее небо над Бахараком. Странно, как они там, наверху, разбирают, где душманы и где мирные жители?

Потом афганская разведка доложит, что в результате бомбовых ударов убито 40 душманов. Из четырех тысяч… Не больше, чем плевок на осиное гнездо. На другой день из Бахарака по своим японским радиостанциям джамиаты передали, что русский гарнизон они сметут не более чем через сутки. Естественно, прибывает к нам подкрепление — застава десантников и огнеметчики. Для местных банд ваххабитов присланы также патроны к их автоматам АКМ, такие в нашей армии уже не применяются, поэтому патронов не жалко, идут ящиками. Ваххабиты и джамиаты — кровные враги, что-то там в их разновидностях ислама не сходится, вот и воюют. А раз мы подпитываем ваххабитов, то они на нашей стороне. Ждем.

Не могут пройти джамиаты по Зардеву. Ваххабитам терять нечего, это их дом, дерутся отчаянно. Через наш гарнизон вывозят в тыл раненых. Помогаем чем можем, некоторых даже в Союз на операции отправляем. Много беженцев…

По ночам, если нет луны, или когда задул «афганец», не видно собственных ног. Еженощный обход постов. Угадывая дорогу, блуждаешь среди лабиринта окопов. Укреплен гарнизон хорошо. Кроме сети окопов и оборонительных сооружений, по периметру обнесен колючей проволокой, за ней полоса сигнальных мин, плюс к тому будки с собаками. Но главное, конечно, посты. «Стой, пропуск!» — «Курок! Отзыв?» — «Курск!» «Что по наблюдению?» — «Между пятым и шестым ориентирами мерцал огонек, там же лаяли собаки. И еще, товарищ лейтенант, „трассер“ пролетел, из верхнего Извана в сторону Ваима». Обычные сигналы разведки местных бандгрупп. Охрана кишлаков у них тоже поставлена неплохо. Или даже лучше, ведь многие из афганцев воюют всю жизнь.

Среди наших офицеров некоторые воюют уже пятый год, навидались всякого. Как в 86-м сразу двадцать один солдат заставы имени Панфилова в засаду попал. Не пошли через речку, пошли открыто, по мосту. И только перешли — в них прямо из-за камней пулеметные очереди. Потом в голову добивали раненых. Двое чудом уцелели, уползли к нашим, по ордену Красной Звезды получили. И те, кто погиб, тоже. Ведь уже неважно, как погиб — перебив отряд душманов или попав в засаду.

…Однажды с поста солдата сняли. Весь в поту, держится за живот. Доктор определил аппендицит — надо вывозить в Союз. А дело к вечеру, если не успеют до темноты вертолеты — солдат не выживет. Как назло, перед тем заглох дизель — единственный источник света. Вызывают связисты Гульхану — там базовый гарнизон. Гульхана не отвечает, аккумуляторы садятся, подзарядить нечем. На последнем дыхании пробились. Вертолет прибыл уже затемно. Успели. Чуть не потеряли солдата перед самым выводом. В это время с нашей стороны потерь уже не было, если и постреляют «духи», то так, по деревьям, для поддержки своего авторитета. Им выгоднее с нами не связываться, чтоб мы ушли побыстрее, и внутренних распрей хватает, борьба за власть вовсю разгорелась, а мы им больше не помеха.

Под Новый год с Гульханы прислали нам подарок — свинью с надписью на боку «С Новым годом!» Живой праздничный ужин. У «духов» хоть и в другое время праздник — по исламскому летоисчислению, — но вместе с нами отпраздновали — все небо над гарнизоном расцвечено было полосами трассирующих пуль. А перед тем еще, в конце декабря, девятую годовщину ввода советских войск отметили. Мы-то уже и дату не помнили, а тут вдруг, под вечер, как разгорелась стрельба! Со всех сторон над гарнизоном «трассеры» проносятся, как огненным потолком накрыло. Тут мы и вспомнили. Они — своих убитых, мы — своих.

А Новый год хорошо встретили. Кто из солдат на посту в двенадцать часов был — стрельнули по разу из ракетниц — хоть и запретили им это настрого. Собрались в землянках, пили чай с конфетами, солдаты наделали «афганских» тортов — из сгущенки и сухарей. В армии на этот счет многие мастерами становятся, вроде из ничего, а таких угощений напекут! Пироги с колбасными консервами, пельмени с тушенкой, но и пирожные с орехами (благо грецкий орех кругом растет, с осени их много насшибали, где-то аж до Нового года сохранили).

Даже кофе пили. Остался у нас купленный еще в Алма-Ате, когда там направление в Афган получали, кофе в зернах. Ни кофемолки, ни кофеварки, естественно, здесь не оказалось. Приспособили гильзу от зенитки. Внутри она закругленная. и подобрали такой же лом. Тончайший кофе долбили и варили по-восточному. Как дежурным по гарнизону заступаешь — всю ночь не спать, — так кофе спасает. И сам сидишь, удивляешься — кофе из мирной жизни и землянка с крысами глубоко в горах военного Афганистана. А по афганцам этот контраст особенно заметен — все босиком, в лохмотьях, но обязательно с автоматами, а то ведь и со «стингером», что по миллиону долларов каждый. Да одним миллионом весь Зардев изменить можно! А война все время важнее оказывается.

…К полудню 6 февраля небо расчистилось, была объявлена команда «Сбор». Двадцать пять вертолетов, поднимая снежную пыль, плескавшуюся солнцем, садились на вертолетной площадке гарнизона. Одни — взлетают, другие — на посадку. «Духи» немного помешали. Пришли человек за сто, с оружием, и встали возле ограждений гарнизона. Стрелять нельзя — сорвется снятие, да и кому нужны такие глупые потери, но ведут себя нагло. Мы же многое после себя оставляем — постройки, дерево, железо, а это в здешних местах дорогого стоит.

Последние минуты на афганской земле запомнились толпой местных детей, которые пришли посмотреть на снятие гарнизона. Трудно представить, о чем они думали, глядя на нас с холма. Останемся ли мы в их памяти захватчиками, наконец-то изгнанными с родной земли, или союзниками, помощниками хоть в чем-то? Может, мы последние русские, которых они видели в жизни. Или доведется нам когда-нибудь прийти сюда геологами и инженерами или просто туристами. Долго еще до того времени, но наверняка так и будет. Угасают постепенно международные конфликты, побеждает разум и человечность. После нашего ухода, наверное, многие сейчас в том горном Изване вместо автоматов взялись за кетмени. Посмотрели мы последний раз на кишлак с птичьего полета, где столько пережито, передумано…

…Через сорок минут вертолеты пошли на посадку в советском Ишкашиме, он прямиком через пограничную речку напротив афганского Ишкашима, через который шли колонны. Еще не верится, что уже дома, еще привычно одергиваешь ремень автомата со сдвоенными магазинами. Но уже чувствуешь, как странно выглядишь в афганской желтой куртке и при оружии среди обычного, такого мирного таджикского селения. Как будто из кинотеатра вышел, из другого мира, сразу ставшего совсем нереальным, как сновидение. Страшное и манящее страхом, длившееся девять с лишним лет…

Нередко встречаешь в газетах письма солдат или ребят, еще не служивших, которые просят отправить их обратно, «на войну», в Афганистан. Почему они хотят этого? Почему и меня что-то внутри зовет в Афганистан? Иногда объясняют это какой-то патологией. Что, мол, нормальный человек не может стремиться на войну, ведь это дико, бесчеловечно… Не на войну как таковую хотят «афганцы», а стремятся к тем отношениям, к моменту опасности и героизма, что были «там», и чего не хватает теперь на «этой стороне». Особенно ярко это чувствуешь сегодня, зная и видя разболтанность, даже развал во многих сторонах нашей жизни. Ведь «там» не нужно было кого-то уговаривать, что-то внушать солдатам, вроде: «Стой на посту и не спи!» Он это понимал и сам, он знал, что в ответе даже не столько за свою жизнь — за жизни товарищей, всего гарнизона. Это надо — и все! По-всякому случалось, конечно. Но основной была все же некая целесообразность. Это надо не кому-то, и даже не мне, а всем нам, это наше общее дело. Где найти «на гражданке» подобное? Как сделать нашу жизнь точно такой же, целесообразной во всем, разумной, имеющей позитивное начало в общем деле, а не в личном кармане? Делая для себя, делаешь для всех, и наоборот. Пока же для себя — значит, больше ни для кого, а если для всех — то во вред себе. Выходит, на ногах мы стояли «там», и не хочется опять становиться на голову «здесь».

Разум говорит, что любая война — безумие, тем более война не на своей территории, за чьи-то чужие идеалы, за уничтожение другого народа, потому что не хотел становиться таким, как мы. За что тогда гибли наши парни? Ведь многие понимали, что война эта не всегда честная, но воевали не ради самой войны (а кто-то ведь и ради), а для того, чтоб понять себя — что ты можешь, а что нет — веря в справедливость, которая теперь оказывается попранной. В этом трагедия и боль, в этом замкнутый круг…

Смотрю на Афганистан. Вот он, за речкой Пяндж, всего в двухстах метрах от Ишкашимского пограничного отряда. Вздымается огромными заснеженными горами, ощетинился огнем — таким унесем его в своем сердце?

Недавно банды сравняли с землей афганский Ишкашим, уходят дальше от границы, затаив злобу. Противостояние продолжается, остается боль…