КОМСОМОЛ: ПОКОЛЕНИЕ   В  ЛИЦАХ

АТАКА

Кажется, она длится мгновения. Но каждый из них знает: свой  долг он выполнит до конца

АФГАНСКИЕ горы так высоки, что их коричне­вые склоны смотрят в ил­люминаторы вертолета с двух бортов и пугают своей близо­стью. Отвести от них, велича­во плывущих мимо, взгляд почти невозможно, и разгово­ры смолкают, и ребята смот­рят, смотрят, смотрят...

О чем думают в эти минуты они, бойцы группы захвата? О чем думает юный розовоще­кий блондинистый горьковча­нин Володя Чердаков, командир отделения? В кино такие, как он, пишут стихи, влюбляются в самых красивых девочек класса и безответно страдают. А в жизни?

О чем думает его друг Лева Зиянгиров, снайпер, бережно прикрывший лапищами чуть не половину своей зачехленной винтовки? Леша широколиц, крепок и молчалив. Такие стойко терпят шутки и умеют быть друзьями.

О чем думает майор Мещеря­ков, их командир, их Васильич? У него крупные, истинно мужские черты лица, не часто привыкшего улыбаться и отто­го в улыбке особенно привле­кательного. Он не могуч, но и не хлипок, таких мужиков на Руси называют «мосластыми». Самое примечательное в его внешности - глаза. Когда смот­ришь майору прямо в зрачки, то кажется, о них можно уко­лоться: острые, пронзитель­ные...

Через несколько десятков минут бег склонов в иллюми­наторах кончится, их верто­лет, передний в цепочке, зависнет над опасной землей, и первым на нее спрыгнет май­ор. Спрыгнет налегке, без ве­щей, которые в другом вертолете, сзади, ведь они первые, они - группа захвата: с авто­матом, несколькими рожками к нему и гранатами.

Именно эти секунды самые страшные: в реве моторов, в пыли, под ураганным, от винтов, ветре, падая на землю и разбегаясь от вертолета в стороны, они слушают каж­дый «чужой» звук, смотрят каждый камень, способный притаить человека.

А редко ли земля встречала их пулями и осколками?..

Что будет через несколько минут? Наверное, эта мысль не дает им сейчас покоя. Как пройдет сегодня десантирование группы захвата? Смогут ли закрепиться, успеют ли окопаться, пока не грянет пер­вый выстрел? А если будет бой, то в нем обязательно на­до победить, иначе кто обес­печит безопасность десантиро­вания основной группы?

С бандой инженера Башира встречаться не впервой только Мещерякову: два года назад ушел разбитый вдребезги Башир с шестью головорезами в Пакистан, набрал новых, око­ло трехсот, вернулся, подчи­нил окрестные банды и не­сколько раз уходил от воз­мездия, как сквозь песок яще­рица. Воевал он с размахом: обносил кишлаки окопами в полный профиль, строил до­ты, «кормился» караванами с оружием из Пакистана. По­следний такой караван, по све­дениям разведки, пришел к нему недавно, и арсенал Ба­шира пополнился двумя круп­нокалиберными пулеметами, зенитной установкой, шестью гранатометами, ящиками с винтовками, автоматами и патронами.

—  Ребятки!!

Яростный крик Мещеряко­ва, исчезающего в овальной двери вертолета, отсек все — и страхи, и воспоминания. Вторым прыгал Володя Чер­даков. Между ними не уме­стилась бы даже секунда — лишь доли ее. Володя знал, что до Мещерякова такой тра­диции не было: командир де­сантируется первым, из пер­вого, вертолета. Володя пом­нил, как однажды одновре­менно с прыжком Васильича простучала из-за камней очередь крупнокалиберного пулемета. Он не слышал уда­ра пули в вертолет, но тол­чок горячего воздуха почув­ствовала его щека:

«Попали!» - мелькнуло в голове. Но земля стала стре­мительно удаляться - это пилот взмыл, ушел из-под перекрестного огня.

А майор Мещеряков остал­ся. Там, на земле.

Один...

Вслед ему успели выкинуть лишь несколько вещмешков с рацией и боеприпасами.

Подраненный вертолет  пошел домой на аэродром, и лет­чики без конца вызывали Васильича.

Наконец он отозвался.

—  Как ты там?

— Нормально... - трещал в наушниках далекий и глухой голос, - патронов столько, что два года могу отстреливаться...

Ему повезло: за спиной про­пасть, а тропа, ведущая к душ­манам, просматривается. Майор под огнем окопался и поставил свои автомат на стрельбу оди­ночными. Не из экономии - для точности. Услышал визгливые холодящие душу крики: «Эй! Сдавайся, шурави! Сдавайся-а-а.» Увидел в прицел чалму, врезал - закрутился грязный ха­лат, распахивая полы. Второго пришлось ждать недолго, а вот третьего - чуть ли не четыре часа. По нему эти четыре часа стреляли. Он видел облачка пыли от пороховых газов гильз и там, за душманскими камнями, и здесь, рядом с со­бой, -  от пуль.  Лицо его не раз секли брызги камней, песок, а срикошетившие пули улетали в бездну за его спиной с таким злым, яростным верещанием, будто не были, как утверждает молва, дурами, а со всею страстью жаждали крови. Выстрелы эхом возвращались сза­ди, издалека, спустя несколько секунд, и Мещеряков с любо­пытством к ним прислушивал­ся: вот стреляет он, а вот вы­стрелы чужие, как же их мно­го. После четвертого убитого им душмана они ушли.

А он еще долго в тишину не верил. Весь, что называет­ся, обратился в слух и зре­ние - куда там любой собаке!

И дружный стрекот своих боевых вертолетов он услы­шал аж из-за далеких гор... Вот почему сержант Черда­ков теперь прыгал из вер­толёта на землю сразу за майором Мещеряковым, чуть ли не утыкаясь носом в его широкую спину.

— Ребятки!!

Яростный крик Васильича отсек все — и страхи, и воспо­минания:

— За мной!!

Первыми рванулись вперед майор и Чердаков: выстрелов не было. Посыпались, как го­рох, ребята. Выстрелов не бы­ло. Пока разбегались, в душе сплошное ликование: нет вы­стрелов!

И только отбежав метров за двести от вертолетов, уже взмывших к вершинам, услы­шали слева пулеметную долбежку, увидели фонтанчики поперек своего пути: «Ло­жись!» Залегли где попало, но потом каждый кидал бросками свое тело туда, где видел надежду, тень от смертного огня слева. Они доползли до гребня солки и окопались: никогда, ни в одном россий­ском и украинском дворе, огороде не работали так сно­ровисто лопаты в руках этих юношей, как здесь, в камени­стой, пыльной афганской зем­ле! Ребята уходили в землю на глазах, но врага еще никто из них не увидел, и это теперь было самое страшное: по тебе бьют, тебя вгоняют в землю, а ты не знаешь, куда вски­дывать свой  автомат; и куда бы ты ни повернулся, всегда чувствуешь свою спину ог­ромной, заметной, голой, даже если она у тебя в бронежиле­те. В эти секунды нет у тебя ни флангов, ни тыла - везде один фронт.

Чердаков увидел первым облачко пыли на фоне корич­невой земли: метрах в вось­мистах в гряде камней, над которыми росло единственное дерево. Вспышек видно не бы­ло, их забивало мощное аф­ганское солнце. Чердаков щелкнул тумблером портатив­ной рации, висевшей на бед­ре,  доложил  Мещерякову:

— Наблюдаю «духов», гря­да с деревом, видите?

— Вижу, послал туда груп­пу старшего лейтенанта Ива­нова.

Потом Мещеряков соеди­нялся с другими, кому-то кри­чал спасибо, кого-то хва­лил, и у сержанта Чердакова одно ухо слышало бой собст­венный, а второе - общий, большой, часто непонятный и тревожный. От такой «стерео­фонии» он немного терялся, но ребята возвратили его к действительности: они лежа­ли под огнем крупнокалибер­ного, ничего не в силах сде­лать - восемьсот же метров!

Старательно целился Лева, но, видно, укрытие у пулеметчика было хорошее. Где Иванов? «Духи» стреляли и стреляли...

— Товарищ майор, бьют с гряды, где дерево!.. — прокри­чал Чердаков еще раз.

— Знаю! Послал! Уже да­вят...— ответил  Васильич, но с гряды стреляли и стреляли.

И тут Володя понял:

— Не то дерево! - завопил он, увидев еще одну позицию душманов метрах в трехстах, у которой дерево было тоже. - Другое!

—  Ох,  гаденыши!..  Давай, Володя,  займись ими сам...

Чердаков приказ получил, но спешить не имел права, по­тому что согнанные Ивановым с гребня ближайшей сопки душманы должны были по склону   выйти   им   во   фланг.

— Разворачивайся! - закричал он, подскочив к отде­лению, и вовремя: уже через пять минут там, где лежали недавно их ноги, пули вспаха­ли землю. После этого можно было заниматься крупнокали­берным пулеметом: Иванов не даст этим, ближним, шансов на выживание.

Володя отделение сориенти­ровал, поставил ему задачу и на несколько минут задумал­ся: а как, собственно, этот пулемет подавить? Слева ущелье пологое и оттуда слы­шится стрельба. Справа кру­той спуск в ущелье другое, в котором также опасные валу­ны и расщелины... Справа страшно и слева страшно, а пулемет впереди, за лощиной, и сержант Чердаков принима­ет решение бежать метрах в пяти от правого ущелья. По­чему? Очень просто: если стрельба слева, то они скаты­ваются вправо, если справа, то - рывок влево, и отделе­ние в «мертвой зоне». На том и порешили, нашел глазами Леву, снайпера, крикнул ос­тальным: «За мной!» - и рва­нул вниз по склону так хоро­шо уберегавшей их сопки.

Прислушиваться да огляды­ваться назад, на бегу, в ата­ке последнее дело. Здесь, в Афганистане, ему ни разу не пришлось этого делать. Ни ра­зу он не усомнился, что его ребята идут за ним — это са­мо собой разумеется. Вот и сейчас — только метров через пятьсот перевел дух, оглянул­ся и увидел вблизи Леву, ос­тальные немного отстали. Прилегли в овражке, прислу­шались: пулемет бил по-прежнему. Сейчас они его не видели, не видели их и душ­маны: мертвая зона.

— У тебя  запалы  в  грана­ты вкручены? — спросил Чер­даков Леву.  Тот кивнул. — А я забыл. Сейчас сделаю...

Володя занялся четырьмя своими гранатами, а Лева ос­мотрел лишний раз склоны: никого. Стук душманского пулемета слышался отсюда приглушенно, будто из-за уг­ла, а пули его летели над их головами с громким злым ши­пом.

Подбежали ребята во главе с тонким, стройным даже в амуниции капитаном Агапо­вым, попадали на землю отдышаться.

— Тыщу раз в кино видел, как в атаку бегают, - млад­ший сержант Данил Сулейменко из Липецка вытер ру­кавом   гимнастерки пот, - а оказалось - вранье. Не трус­цой бегут, слегка пригнув­шись, а изо всех сил, петляя, как бешеные  зайцы...

Ребята засмеялись. «Отдышимся», - сказал капитан Агапов, а Чердаков с Зиянгировым двинулись с его разре­шения дальше, они уже отды­шались. Пошли шагом, чтобы сохранить для броска силы, в полный рост. Пулемет замол­чал, когда из-за бугра появи­лась макушка того самого дерева, которое было для них ориентиром. Дерево прибли­жалось, росло, как будто из-под земли, и они все больше и больше пригибались, а когда появились нижние ветви, рванулись, не сговариваясь, вперед: автомат в левой, гранаты в правой руке. Ура не кричали, молчанке пулемета казалось страшным. Володя метнул гранату первым, но не в пулемет, а метров в десять в сторону, чтобы сохранить его, и попал точно в окоп. Через секунду они оба были в душманском окопе, прострочили его вдоль, для острастки, су­ровыми нитками очередей. Запах пороха одинаков во всех странах. Но и он не пе­ресилил терпкой вони тех, кто здесь потел совсем еще недавно, вылавливая на муш­ку его, Чердакова, его друзей, товарищей. Пулемет был ис­правный и еще горячий, плюнь - зашипит, и трофеи брошены вокруг немалые: од­на лента расстрелянная, пу­стая, валялась в стороне, две ленты нетронутые, несколько цинковых ящиков и мешок с патронами. В стрелковой ячейке, утрамбованной, умятой чьими-то локтями и жи­вотом, лежала английская винтовка «Бур», несколько зе­леных американских гранат, масленки с оружейным мас­лом: устраивались здесь, судя по всему, надолго.

Подоспело отделение Чер­дакова, рассыпались по окопу вправо и влево, все осмотрели, трофеи стащили к пулемету. Володя проверил его, нажал спуск: после первого же вы­стрела затвор заклинило. Это дала себя знать его граната: то ли грязь внутри, то ли ос­колок. Чердаков раньше был пулеметчиком, разобрал, сма­зал из душманской маслен­ки, собрал, нажал спуск - работает, как часики. При­стреляли одну подозритель­ную высотку и загрустили - ни еды, ни спальников, ни хо­тя бы палатки. В чем с верто­лета спрыгнули, в том, видно, и спать придется: тонкое «хэбэ». Снаряжение, сухой паек должны были прилететь следом, но кто же рассчиты­вал на   такой   трудный   бой...

Земля еще не остыла, ле­жали на ней молча, не разго­варивая, будто прислушива­ясь то ли к затухающему бою, то ли к собственным мыслям. Вдруг ее тряхнуло, и пробежала по ней, прямо по бруст­веру, смертная дорожка крупнокалиберных пуль.

Через секунду Чердаков был у пулемета, через две увидел в неярком закатном свете вспышки, через три пой­мал их в прорезь своего при­цела и нажал спуск. Дуэль продолжалась недолго, а ему казалось, что не будет конца тем злым огонькам, каждый из которых летел, опережая звук выстрела, свистящей пулей прямо ему в лицо.

Погасил огоньки, «зату­шил».

Сел, дрожа от напряжения, потный, как мышь. Закурил.

А бой еще продолжался. Чердаков видел его, слышал, его рация тоже давала ему картину боя, но другую - приказы и донесения, треща­щие в эфире, делали его те­перь зрячим, понимающим, что происходит, почему и что будет происходить. Из всего этого следовало, что свою за­дачу - подготовить плацдарм для десантирования основной группы - они, группа захвата, выполнят через два-три часа, то есть с наступлением темно­ты. А значит, раньше утра ни поесть, ни согреться им не уда­стся, и десант надо ждать ут­ром.

Ночи в горах длинные, чер­ные, звонкие: говорить шепо­том, огня не разжигать, курить в  кулак. Рацию выключить,  беречь аккумулятор. Спать можно, но по два часа и по очереди, потому что ночи здесь душманские, в них надо вслуши­ваться, в них надо всматри­ваться. Луны нет, Звезд россы­пи, но лиц друг друга не раз­глядеть все равно, да нужно ли это сейчас, а тайна редкие ми­нуты расслабления?

Побулькивают остатки воды в фляге - рядом боевой това­рищ Лева Зиянгиров. Лева снайпер, его бой позиционный, не всегда ему надо бежать в атаку, чаще - прикрывать ее, давать расстояния для прице­лов их автоматов, но сегодня пришлось мерить эти расстоя­ния ногами да животом. Лева стреляет лучше всех, в школе биатлоном занимался, призовые места по району брал. А здесь, в Афганистане, решил вдруг, что станет геологом. Окоп копает - обязательно че­репки какие-нибудь найдет или камень с прожилками. «Распи­ли, Лева, может, золото?» — успевают подшутить ребята. Но Лева не обижается, молчит, рассматривает. Если время есть. Закончат они службу, поедут сначала к Леве, о Башкирию. А потом к нему, Владимиру Чердакову: Горьковская область, почтовое отделение Мурзицы, деревня  Ручьи...

Здесь Володя часто вспоми­нал отца. Александр Андреевич воевал в разведке с сорок вто­рого года, два раза ранен. Бывало, они с ним на «гражданке» ссорились, часто бывало. И то, что раньше казалось Володе жизненно важным, отсюда, с афганских гор, виделось ме­лочным, бестолковым. Да, им здесь нелегко. Да, они рискуют жизнью и теряют товарищей. Но в какое сравнение идет это с тем, что пережало поколение его! Теперь не поспорить с от­цом хотелось - поговорить. О многом  поговорить.

...Зашуршала над головой земля. На Чердакова рухнул Зиянгиров. От него очень аро­матно пахло.

— Груши... - задыхаясь, зашептал снайпер. - У нас над головой харча на целую роту!..

Атаковали дерево во второй раз: молниеносно и без броне­жилетов. Минут пятнадцать майор Мещеряков слышал сопение, сдавленные смешки, охи и ахи, стук тяжелых плодов о землю, трепет листь­ев. Это была не просто добы­ча пропитания - разрядка. Будто каждый из них на пят­надцать минут побывал на «гражданке», то ли дома, то ли в саду у соседа - у како­го пацана нет подобных вос­поминаний!

МАЙОР Мещеряков много лет уже лазал по этим го­рам. О себе он рассказал очень мало. Зато другие гово­рили только о нем.

О том, что у него несомнен­ный талант боевого команди­ра: сколько раз разбирали по косточкам множество критических ситуаций - всегда его решения были единственно правильными.

О том, что в его группу идут только добровольцы и конкурс в нее - будто в ин­ститут. О том, что солдаты, офицеры в бою верят ему без­оговорочно, что зовут его ме­жду собой не иначе как Васильичем.

И о том еще говорили, что за все эти годы майор Меще­ряков не потерял ни одного солдата.

Когда он смотрит на них, своих бойцов, его пронзитель­ное  лицо становится  добрым,

— Вот мои награды хо­дят, - говорит он,  щурясь от солнца. - Живые и здоровые. Может, и везет мне, кто его знает...

У майора Мещерякова ско­ро пойдет в армию сын. Вик­тор Васильевич относится к солдатам так, как хотел бы, чтобы относились другие лю­ди к его сыну. Его вера в них, его талант, его личное муже­ство и любовь к каждому солдату быстро делают из мальчишек мужчин.

А вот сейчас, на дереве, они опять мальчишки. Будут че­рез пять минут сопеть, чав­кать сладким соком, подсмеиваться друг над другом, во­зиться, согреваясь от стылой афганской ночи.

И никто из них не знает, что воспоминания сильнее всего вызывают запахи, и что отныне в их будущей долгой и мирной жизни дома, в Сою­зе, будет еще один запах, ко­торый мощно и зримо зашвыр­нет их в прошлое.

Запах сочных шершавых груш.

Ю. ГЕИКО. (Наш спец. корр.).

Фото  В. НЕКРАСОВА.

Оригинал