Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают... С. Гудзенко
МОЕ ПОКОЛЕНИЕ 
Я видел тот памятник — маленький гордый обелиск на горном склоне, сложенный на скорую руку из обломков каменных плит и береговой гальки, принесенной снизу, от реки Пяндж. Той самой реки. Те, кто бегом носил сюда камни, спешили: только что рассвело, в сером клубящемся тумане гремел Пяндж, и вышедшие из своего первого и тяжелого боя восемнадцатилетние солдаты каждую минуту ждали новой атаки. У них оставалось по 5—8 патронов на брата, и они знали: если вой вновь начнется, он будет для них вторым и последним. Но мертвый Леша Куркин, который оставил живыми их всех, лежал рядом, в молодой высокой траве, мокро шелестящей под дождем, и поэтому они строили ему этот памятник — рядом со своими только что вырытыми окопчиками. Они, оставшиеся жить после Леши, торопились оставить ему памятник — после себя…
Много уже написано и сказано о ночи на берегу Пянджа на 9 апреля.
Первое и основное: само событие для наших дней беспрецедентно. Время как будто повернулось вспять, к 2Э—30-м годам — к жарким схваткам с басмаческими бандами. Вдумайся, читатель: группа пограничников, сформированная из молодых к нов, выполнявшая задачи по ремонту и восстановлению дозорных троп и инженерных сооружений, подвергшихся разрушениям в результате весенних паводков и оползней, и расположившаяся на паточным лагерем у границы, оказалась окруженной на территории СССР бандой, превосходящей ее почти вчетверо!
Не только необстрелянные, но даже не знакомьте с местностью солдаты приняли бой в самой страшной его форме — ночной, в окружении вра-::. занявшего господствующие на местности высоты и вооруженного тяжелым оружием. Но пограничники дрались, находясь в тактически невыгодном месте — на дне распадка, под кинжальным перекрестным огнем пулеметов и гранатометов. «Когда побывал там после боя, ужаснулся! — сказал капитан И. Кузьменко. — По всем канонам тактики оттуда никто не должен был уйти живым. А они — победили. Сердцем понимаю, но дойти не могу — как?..»
АРТАМОНОВ
Александр Артамонов, рядовой, 1967 года рождения, призван в погранвойска после окончания металлургического техникума из г. Выкса Горьковской области.
Дождик шуршал в темноте па склоне позади Артамонова, скорчившегося от сырости на своем посту за огромным, почти в рост, камнем, торчащим на откосе обломанным клыком. Слушая этот дремотный шелест, он завидовал другу и земляку Вадиму Любимиеву, спящему в палатке. Но, с другой стороны, скоро Вадиму сменять его, а он завалится спать в теплом уютном спальнике. Наверное, мое двадцатилетие уже наступило, подумал он, включил рацию и, доложив дежурному по лагерю, что все в порядке, спросил, который час.
Рация вздохнула и ответила:
— Полпервого, — и, помолчав, добавила: — С днем рождения, Пятый.
— Спасибо, — улыбнулся Артамонов и выключил рацию.
Глухо ворчала за спиной невидимая река. Честно говоря, хотелось домой, в отряд. Тут эта промозглая сырость, неожиданно свалившийся туман, из-за которого они и застряли, эти су1иасшедшей высоты горы, кажущиеся такими красивыми с вертолета — а попробуй-ка походить по ним… Надо надеяться, сегодня туман разорвется и за ними наконец прилетят, и…
И тут на противоположном склоне распадка глухо хлопнуло, из мокрой тьмы черно-багровой шевелящейся громадой возникли горы в мерцающем свете взметнувшейся красной ракеты. Что такое?! Там же Леша Куркин! Артамонов ничего не успел сообразить, как ракета погасла и тут же тишину распорол треск «Калашникова», трассеры простегали темень дрожащей строкой.
Артамонов вскинул рацию — и ночь лопнула, как нарыв! Склоны грохнули слепяще-белым брызжущим огнем, дикий визг летящих гранат вонзился в уши, ало-призрачные молнии разрывов метались в зарослях дикого сада, высвечивая фантастическими сполохами палатки; высоко на черных откосах болезненно плясали голубовато-бешеные вспышки пулеметов. Полуослепнув, Артамонов секунду оглушенно глядел туда, где был Куркин. А там неумолчно трещал, захлебывался яростью «Калашников», его трассы летели в ему одному видную цель: Куркин в одиночку вел бой! Грохнул взрыв, автомат умолк, раздались какие-то жуткие вопли, кто-то истошно заорал; Артамонов вскочил — бежать туда? Нельзя — пост! Что ж делать? Он, не понимая, что уже идет бой (еще все казалось нереальным, отстраненным, как в кинозале, когда если и страшно, то ведь все равно убьют не тебя, кого угодно, но не тебя!) — он оглянулся вниз и оторопел: там, где только что был лагерь, пульсировала сплошная сеть трасс, настолько плотная, что в сполохах разрывов гранат и мельтешении светящихся пуль виднелись палатки и деревья, Но. Леша, как же он? И вдруг «Калашников» ожил вновь — Куркин отбивался! Но на вспышках его автомата сразу скрестились десятка полтора трасс — и он умолк…
В ПОГРАНИЧНЫХ ВОЙСКАХ...
В пограничных войсках, существует добрая традиция помощи старослужащих воинов новичкам. Она, эта традиция, стала нравственным правилом: умеешь сам — помоги товарищу. Куркин служил именно по этому правилу. Он сам был правилом. Тем самым, по которому на пограничных сторожевых кораблях моряки стоят по две вахты за новичков, когда тех в лежку уматывает шторм; правилом, по которому в ограниченном контингенте советских войск в ДРА опытные воины рвутся в бой вместо молодых солдат.
И Алексей Куркин, который через месяц должен был увольняться в запас, был в группе именно в качестве опытного, в своем роде младшим командиром, который на месте должен был показать солдатские тонкости службы в этих труднейших местах. И когда на него вышли из мрака душманы, Куркин молча выстрелил в небо ракету тревоги, тем себя сразу приговорив, и наверняка зная, что отсюда ему уже не уйти, открыл огонь. Не стреляй он из автомата, он еще ушел бы. Ночь, дождь, суматоха, прыжок под откос — и он остался бы жить. Но он не сделал и шага. Он бил и бил из автомата, остановив банду и вызывая огонь на себя; он знал, что там, внизу, новички уже выбегают из палаток, занимают оборону, и Куркин, даже смертельно раненный гранатой, разворотившей ему полбока, очнувшись после взрыва, пытается отползти за камень — и вновь жмет курок. Умирает — и стреляет. Вечная память тебе, Алеша. Вечная благодарность, Алеша, твоей маме — от всех тех мам, чти сыновья остались жить благодаря тебе…
ДЕЛА В ЛАГЕРЕ
А в лагере командир группы майор Долгов, стоя в рост в сети трасс, как в воде, кричал, перекрывая грохот: — Вниз! Всем уходить по арыку вниз — к реке! В ночном бою важны первые команды определяющие ход событий. И потому майор стоял под пулями, понимая, что еще жив по чистейшей случайности. Ошалевшие от грохота и вспышек молодые солдаты выскакивали из палаток и сразу видели командира, слышали его — и потому он стоял, каждый миг ожидая своей пули. Он слышал спасительный стук куркинского автомата и со счастливым изумлением видел, что никто не оставил оружие — все выбегали с автоматами и прыгали один за другим в высохший арык, исчезая в темноте. Это было единственным спасением: с трех сторон гигантской горной чаши, где лежал лагерь, били убийственным огнем пулеметы и гранатометы, гребни склонов были опоя-
саны сплошной цепочкой вспышек автоматных выстрелов. Он увидел рядового Любимцева — тот лежал на краю канавы, не уходя, и с потрясающим хладнокровием стрелял короткими очередями, прикрывая уходящих. Майор даже не успел удивиться, хотя внешне Вадим Любимцев меньше всего походил на такого бойца: тихий, скромный, худенький юноша, длинные пушистые ресницы, смешно смущается… Сейчас же он, старательно целясь, расчетливо стрелял по вспышкам. И майор понял — именно этот паренек сейчас и нужен.
— Наверх! — вскинул он руку. — Любимцев, наверх! Отсечь их!
Он знал, на что посылает юношу. Но таков долг его профессии — просчитывать тот самый, пугающий непрофессионалов «коэффициент потерь» и выбирать ходы, при которых этот «коэффициент» будет наименьшим. Любимцев вскочил и, пригнувшись, пропал в темноте — он ушел навстречу бандитам. А на его место упал Игорь Евмин — и тут же дал очередь. В этот миг тяжкий тупой удар швырнул Долгова на спину. «В сердце, — успел подумать он. — Вот и все…»
ЛЮБИМЦЕВ
Вадим Любимцев, рядовой, 1969 года рождения, призван в погранвойска из г. Горького, где работал после окончания ПТУ автослесарем в автобусном парке.
— Я побежал наверх, а они спускались по склону. Надо было их прижать — я так понял приказ. Это был правильный приказ. Я слышал их крики. Они… они подвывали, как волки в кино, и на ходу стреляли. Было очень темно. Скользко. Мокро. Я понял, они рядом, упал и обстрелял их, экономя патроны. Вил на крики и вспышки. (В. С: — Софья Николаевна, узнаете ли Вы своего Вадима — всегда тихого, спокойного мальчика? «Я понял, они рядом, и обстрелял их, экономя патроны». Это ваш сын?) Думаю, попадал — мы потом видели там много крови. Крики оборвались. Душманы бросились вбок и назад. Перебегая, я дал еще несколько очередей и, так как приказ выполнил, стал отходить вниз. Спускался в полной тьме и ждал выстрелов — боялся попасть под пули своих. А если навалятся бандиты, то у меня оставался патрон…
МАЙОР
Майор был жив, не терял сознания и по звукам понимал, как идет бой. Итак, автомат Куркина умолк. Значит, бандиты на том фланге сейчас поворачивают направо и выходят на лагерь. Но на их пути еще заслон — пост Артамонова. Что-то с ним связано, что-то личное… Майор, давясь булькающей в горле кровью, мучительно вспоминал и не понимал, почему молчит автомат Артамонова. У него отличная позиция, если только бандиты не пойдут ниже. Если выше — он их задержит, как Куркин. Если ниже… Но что же… Ах, да! Ведь утром все должны были поздравлять Артамонова с днем рождения… Майор попытался ползти на спине к саду, где лежал ствол старого поваленного граната. И тут слева, на откосе, коротко, зло протрещал «Калашников» - и майор чуть не заплакал. То был автомат Артамонова.
АРТАМОНОВ
Он упал на колени и, боком прижавшись к валуну, дал первую в своей жизни по настоящей цели, по врагу, очередь — по гранатомету, размеренно бухающему из-за гребня справа. Но не достал его — зато на него, Артамонова, обрушился такой шквал огня, что камень загудел от дробного грохота бьющих пуль, воздух сгустился в визге рикошетов и гуле трасс. Он юркнул за камень и, боясь даже руку высунуть — ее б оторвало при такой плотности огня! — лихорадочно соображал, что же делать. («Я не боялся, — скажет он позже. — Не потому, что уж такой храбрый, а просто не успел испугаться. Все несется, все нереально, будто «в войну», — как мы пацанами когда-то играли. Там хитри, крутись, о смерти-то и мысли нет. «Убьют» — так понарошку. Ну, не страшно! Сам-то живой, вер-но?»). Выше все сверкало выстрелами, ниже — дергался призрачно в молниях трасс и разрывов лагерь. Воздух ревел и вихрился от пуль и гранат. Несмотря на шум и грохот, Артамонов все-таки услышал команду всем уходить К реке. И понял, что остается один. Один — перед бандой. Как Леша Куркин. И понял, что ему предстоит — как и Леше... И что выбора нет. Но и тогда еще не испугался. Да и кто. черт возьми, пугается смерти в день своего двадцатилетия? Аварии случаются с кем угодно, кто угодно попадет, зазевавшись, пол машину, но только «не я»... Он чуть высунулся, чтоб в последний раз глянуть на лагерь, — и обомлел: видная в отсветах выстрелов, на него шла группа бандитов буквально в двадцати шагах. И они шли ниже — ниже! Значит... Значит, пришла его, Сани Артамонова, минута. Горечи, обиды, страха не было. Просто он мгновенно, на вдохе, узнал, как хочется жить. До боли, до слез! Жить... Но все было поздно. Жизнь уже не ставила перед двадцатилетним солдатом никаких проблем, все было предельно ясно. И он сел. Автомат упер в бедро. И стал ждать. Спокойно ждать, потому что понимал, каким будет этот его первый и последний бой и сколько секунд он продлится. Но группа свернула вниз, лишь трое душманов скорым шагом стали взбираться по склону к валуну. К нему, Саше. — И тут я подумал, что, может, все-таки выживу. Попробую пропустить этих троих, и потом разом, одной очередью... Они были какие-то ненормальные. Шли быстро и не то ссорились, не то подбадривали друг друга. Наверно, были одурманенные, какой-нибудь дряни накурились. Я уже видел их лица, даже видел, как блестят в темноте глаза, зубы. До них шагов пять. Только б не заметили! Ина¬че я мертвый... Вот прошел первый. Поравнялся второй. За ним — третий. Идут в трех шагах, но я в темноте под валуном. И тут второй встал, резко обернулся и уставился на меня. И мы глядим друг на друга. Он как-то ухмыльнулся и, держа автомат в правой руке, шагнул ко мне. Черная борода, темная рубаха до колен, что-то та¬кое на голове... Лицо, ухмылку, глаза — все помню, а вот что было на голове — нет. Даже обидно.,. Бандит нагнулся к Артамонову и, скалясь, почти взялся за его автомат. И Артамонов нажал спусковой крючок. Очередь в упор искрящимся факелом опалила бороду душмана и отбросила его назад; он крикнул и тяжело шумно покатился вниз, а Артамонов метнулся вправо, ныряя за валун, и ринулся вверх по склону. Его спасло то, что он прыгнул вбок, не стреляя. Душманы кинулись за ним. Он мгновенно понял — его будут «брать». «Только не это, только не это!» — била кровь в виски. Он мчался напрямую вверх, к гребню, зная, что если остановится, обернется, попытается стрелять — они возьмут его. Два здоровенных, тренированных бандита хрипло дышали в спину. Но он был молод, и он никогда не курил отравы. Вверх, вверх, быстрей, Сашка! Ты всегда побеждал «в войнуху»! Он вылетев на гребень и прыгнул в темноту на склон, и упал на спину, выставив набок автомат, сейчас его спасали поколения и поколения русских людей, сражавшихся с захватчиками: инстинкты еще древних русских ратников, прошедшие столетья войн нашей истории, видимо, живут в наших генах... Душманы были уверены, что он побежит вниз, где они и догонят трусливого русского зайца. А «заяц» уже хладнокровно их ждал! — Эти двое выскочили наверх и проскочили мимо меня в четырех шагах вниз. И я в упор дал по ним очередь и положил разом обоих; они, наверно, и понять ничего не успели. И тут я увидел, что мои трассы прошли дальше — как раз туда, где стоял тот самый гранатомет. Там было человек семь-десять, а я тут один, на голом склоне. Но терять мне уже было нечего, я понял, что погиб, и всадил туда, в эту группу, полрожка одной очередью, до щелчка затвора. А они, вместо того, чтоб рассыпаться и расстрелять меня я ведь был как на столе в двадцати шагах от них, они кучей сыпанули за камни. Я вскочил, вновь перемахнул гребень и рванул вниз, к ручью. Несусь, жду стрельбы в спину, и знаю: я — идеальная мишень! А бежать надо: магазин-то опустел, а менять некогда. А они не стреляют. Скатился вниз, прыгнул в ручей — там такие валуны, и днем ноги переломаешь, а я ночью его вмах «форсировал». На той стороне упал в камни, сменил магазин и, выбрав в темноте, как мог, позицию, стал ждать утра. Решил так: наши ушли, бандиты заняли лагерь, я тут остался один, но утром они пойдут к ручью обязательно. Вот тут-то я их и встречу. Я за Лешу им такой прием устрою!.. А там — будь как будет...
АЛИМОВ
АЛИМОВ Хашим Алимов, рядовой, 1968 года рождения, призван в погранвойска из г, Пяндж Таджикской ССР, гражданская специальность — шофер. Бой разворачивался. И был в том бою еще один герой-солдат, о котором забыли в суете журналисты и до которого не добрались шустрые фоторепортеры. Хашим очень скромный. Высокий, розовощекий, с пухлым детским лицом и круглыми блестящими глазами удивленного ребенка. Он и по-русски-то говорит нескладно, путаясь в склонениях и падежах и мучительно стыдясь этого. Но в ту ночь он не смущался. Таджик по национальности, он понимает дари и в первые минуты боя сам полез меж кустов вверх, старательно вслушиваясь сквозь грохот выстрелов в крики и команды душманов. Хашим понимал: он единственные «уши» отряда, и потому, каждую секунду рискуя быть пойманным и погибнуть жуткой; лютейшей смертью, он с л у ш а л. Я был в зарослях. Слышал, как наверху орали: «Все русские здесь бейте!» Я полз наверх, навстречу душманам. На краю сада яма была туда я и полз. Услышал, как наверху ударил автомат Любимцева, как эти волки побежали в стороны; я упал в ту яму и затаился. Мне надо было оставаться там всю ночь. Тогда я знал бы, что они задумали и что будут делать. Они пробежали рядом, кто-то прокричал: «Не стрелять! Теперь их можно брать!» Я слышал воз¬ню, топот, они ругались вокруг меня, что русские обманули их, ушли, и лежал тихо. Холодно было, я весь промок. Они облазили лагерь и пошли опять мимо меня наверх. Я услышал: «Вы четверо останетесь здесь в засаде до утра. Русские будут искать тропу». Потом стало тихо... Так Алимов спас троих друзей, которые перед рассветом уйдут на заставу. Но это потом. А пока что из фраз, услышанных Алимовым, становится ясно, для чего была затеяна эта военная провокация. Банда должна была захватить наших пограничников и увести их на свою территорию. Чувствуете, чем тут пахнет? Как тщательно готовилась неслыханная политическая провокация? Возможно, это журналистский домысел и я не навязываю его читателям. Зато можно смело утверждать: душманы не добились своего. Унесли они с нашей территорий лишь ящик солдатских консервов. Утром было обнаружено: бандиты утащили из лагеря початый ящик тушенки. Единственный «трофей» банды. И иллюстрация мировоззрения «защитника ислама» Международный скандал, кровь, раны, смерти людей — а что в итоге? Замечательно, не правда ли? (Кстати, один из солдат участников боя, рассказывая вашему корреспонденту об этом факте, не сказал «унесли» или «украли»; он с каким-то даже сожалеющим презрением употребил словечко «стырили» словно речь шла о мерзких шакалах-карманниках...) Но все это потом, потом. А пока Любимцев осторожно спускается в разбитый лагерь, каждый миг ожидая выстрела. Но внизу — только тихий шелест дождя и где-то в темноте перекликающиеся голоса бандитов. Бой затих, перемещаясь к реке. Любимцев не знал, кто где находится, не знал, что бандиты уже прочесали лагерь к рассыпались на группы. Это его и спасло. Струсь он, не выполни приказ командира, уйди со склона раньше — он неминуемо нарвался бы на банду, А майор Долгов лежал, привалившись к поваленному дереву (как он добрался туда с такой страшной раной? как смог?), сжимал взведенный пистолет, баюкая его на мокрой и липкой от крови груди. и боялся лишь одного: потерять сознание. От реки стучали короткие очереди, и это вселяло надежду значит, его солдаты, его мальчики живы, и не просто живы, а дерутся! И когда он услышал рядом в шорохе дождя чьи-то крадущиеся сторожкие шаги, понял — свои. Это был Любимцев — живой, здоровый Любимцев! В тот момент с другой стороны Пянджа взлетела в ночь красная ракета. Бандиты засуетились и поредевшими разрозненными группками рысцой побежали к реке уходить. Вадим торопливо сбросил тужурку, скатав, подсунул ее майору под спину, потом содрал с себя нательную рубаху и, сотрясаясь от озноба пережитого, от холода, сырости, разорвал ее и кое-как перевязал истекающего кровью командира. Затем взял автомат и, маскируясь, осторожно двинулся в оставленный бандой лагерь за бинтами. Только б не подстрелили свои, ведь он голый до пояса, поди .тут узнай его... На полпути столкнулся с Женей Ватаманюком и Альбертом Яковлевым, пробиравшимися туда же. Лагерь был разгромлен: воронки, изодранные осколками и камнями лохмотья палаток, едкий чад тлеющих деревьев. В полной тем¬ноте на ощупь, каждый миг ожидая стрельбы, отыскали бинты, спальные мешки и ползком вернулись к Долгову. Уже как следует забинтовали командира и обложили его для тепла спальками. Тут из мрака к ним выбрались Хашим Алимов и Камиль Ямилов. Вдоль реки перекатывались выстрелы. А молодые солдаты лежат ли в мокрой траве полураздетые рядом со своим командиром, обняв его, чтоб сохранить в нем, обескровленном, живое тепло. Оставить его они и не мыслили, унести — не могли, он был совсем плох. (Узнаешь, читатель? Все это было! В 41-м. Те же мысли, те же поступки, те же солдаты..,) Им повезло. Душманы, уходя, шастали рядом, но — мимо. Вот тут-то и погиб Камиль. Желая точно выяснить, оконча¬тельно ли ушла банда, он встал, шагнул в сторону — и слепая, пущенная издалека пулеметная очередь ударила его в спину.. А что происходило у реки? Кто там стрелял?
ЕВМИН
Игорь Евмин, младший сержант, 1967 года рождения, призван в погранвойска из с. Тальное Черкасской области после окончания сельскохозяйственного техникума. — Когда ушел Любимцев, я стрелял за него, прикрывая ребят. А патроны кончаются. Бандиты подходят. Наконец я остался один, все ушли. Пополз по арыку, бью назад короткими очередями, патроны считаю. А одному страшно не дай бог из тьмы свалятся и охватят... Вышел к реке, наткнулся на группу своих человек в десять. То тут, то там раздаются выстрелы. Значит, порядок. Живем, ведем бой. Мы с пулеметчиком Сережей Кравченко решили разобраться в обстановке. Поползли. А ночь уже кончается. Появился свет мутный, такой, серый. Доползли до края нашего плато, там глубокая, в рост, каменная щель. На краю ее убитый душман бороду задрал. Уже легче... Свалились в щель а там наши притаились, двое; мы от неожиданности едва не выстрелили друг в друга, нервы-то на пределе. Это сейчас спокойно рассказываешь, а тогда... Ну, разделились мы — каждый свою сторону осмотреть. Я выбрался по щели выше, гляжу из-под валуна два бандита на склоне. Идут надо мной метрах так в двухстах, один вверх, второй вниз. Ага, думаю, нижний мой. Я уже не боялся к тому времени. Такое зло накатило: у нас же дома такое вытворяют, с...! Ну, думаю, ладно... Сержант тщательно прицелился, затаив дыхание, выждал, когда бандит сам войдет в рамку прицела и выстрелил, и тут же кубарем скатившись вниз, затаился за выступом щели в ожидании. Он уже знал неведомым ему прежде знанием бойца, как будет бежать бандит. И не ошибся. Сначала — торопливые сторожкие шаги, хруст камешков; секунда, другая... Донеслось неровное дыхание... Та-ак... Он уперся спиной в камень и поставил автомат на стрельбу очередями. Только б они встретились вдвоем, только б вдвоем... -- вот он! Бандит выскочил почти бегом из-за излома скалы и, выставив автомат, промчался шагах в двадцати; второго не было — значит, второй остался лежать там, на склоне — не зря сержант первым выстрелом «взял» нижнего; сержант аккуратно, как на полигоне, прицелился и мягко нажал спуск. Гулкая уверенная очередь швырнула бандита боком на камни, ахнуло в скалах эхо, тонко зазвенели, запрыгали под ногами горячие гильзы... Все время, что я слушал негромкие, скованно-смущенные рассказы юношей, я не мог понять, что мне мешает. Странное, подспудное ощущение своей вины? Но какая, право, моя вина в том, что меня там не было?! Но когда Саша Артамонов, краснеющий от неожидан¬но свалившегося на него всеобщего уважения и внимания, сказал спокойно и горько, почему-он остался один у ручья — я понял. Сколько раз если не мы, то. рядом с нами произносили возмущенные кругло-привычные-фразы о новом поколении,..не приспособленном к трудностям, об, избалованных мальчишках и взбалмошных девчонках, увлеченных лишь роком и тряпками? А они — вот они,, из этого самого поколения. Сидят неловко и тихо говорят..:. Саша Артамонов хотел дожить .до утра, чтобы перебить захватчиков на водопое. Зная, что сам будет при этом неминуемо убит. В распадок вплывал., муторный туманный рассвет, просеченный мелким бесконечным дождем. Майор тонул, в горячих хлябях ознобно-душного бреда. Днем душманы не нападут бандит. труслив. Он боится авиации, боится открытого рукопашного боя, он боится воевать всерьез. Но когда придет ночь... . Один за другим возвращались разведчики. Засад нет. Бандитов тоже живых. Мертвых их обнаружено пять. Значит, банда понесла серьезные потери: убитого «правоверного» нельзя оставлять врагу, иначе не только далекий аллах, которого никто не видал, но и вполне близкие реальные соплеменники и родичи жестоко покарают отступников; и если брошено пятеро — то сколько же унесено? Цифра эта говорила о том, что потери банды превосходят десяток1, что были и раненые (это подтверждали и размытые дождем многочисленные пятна крови на камнях и мхах в местах атак), и что 1 В ту ночь банда потеряла убитыми 14 человек — но это доказательная, то есть официальная, цифра; в действительности же потери банды значительно большие. уходила банда в суматохе и спешке, бросая все, вплоть до самого ценного трофея оружия. Потери группы: рядовые Алексей Куркин и Камиль Ямилов. Небоеспособных раненых нет, крмое самого командира. Даже раненые рядовые Олег Курочкин и Владимир Иванюшко никому не отдают оружие. Но боезапаса практически нет.. патронов на три минуты боя. Уходить через скалы даже с легкоранеными немыслимо — это физически невозможно. Моральное состояние на пределе сдерживаемой ярости. Если задачей душманов было испугать пограничников, они добились обратного: молодые солдаты, пройдя за полночь все стадии боевого воспитания — от первого ошалелого испуга до злой расчетливости, теперь хотели одного драться. То, на что обычно уходят годы, они приобрели за несколько часов, став воина¬ми. Если ночью группа примет бой — пусть и последний свой бой! — она примет его достойно. Но дома ничего не знали о случившемся рацию разнесло еще .первым взрывом. Улучшения погоды не предвидится; значит, вертолет не придет как и вчера, и позавчера. А дома ...должны знать правду, всю правду! Итак, решение? Оно было единственным и напрашивалось само собой , Пройти по горам до заставы. По прямой это немногим более десятка километров. Но что это значит в тех местах? Это значит, что ты должен пройти по середине отвесной базальтовой стены; под то¬бой в голубой дымке 'Пропасти, где-то в полукилометре внизу, летит бесшумно серый от бешенства поток; над тобой зацепилось за камни на головокружительной высоте облако; .напротив тебя повис в пустоте, покачиваясь, черный гигантский орел.
«Идти по горам» в тех местах — это когда ты неспешно и расслабленно, наслаждаясь миром и жизнью, бредешь в сочных душистых травах по пояс, и кругом красота, и цветы, и небо, и дорога легка и ясна и вдруг замираешь в ужасе: травка кончилась, луг оборвался, перед тобой в одном шаге обрушилась бездна: синеет тугой воздух пустоты, гудит под ногами ветер, беснуясь в каменном тесном мешке, и сердце твое обрывается-и летит, летит в эту пустоту... Перед рассветом, когда .туман сгустился, трое рядовых Яковлев, Бугаев и Подтока пошли через горы к заставе.
Утром, когда мы поняли, что их было человек семьдесят, откуда силы у нас взялись?! Раз мы, двадцать человек, ночью отбились, теперь они нас так просто не возьмут. Да... (Он опустил голову, мнет ремень, руки дрожат. «Ты что, Игорек?» «Да вспомнил...» - «Что?» - «Мы знали, что бой будет. Не сомневались». - «Ну?» — «Очень не хотелось умирать... Ох, ч-черт...» — «Ну, что ты, Игорь! Все кончилось!!» — «Да, кончилось... Но как вспомню — мороз по коже...») Часам к десяти мы полностью заняли оборону. Как положено. Но не знали, дойдут ли те трое. И порешили: Женя Ватаманюк, Коля Смирнов, Юра Обухов и я пойдем в другую сторону на другую заставу. Чтоб с гарантией. Это где-то километров пятнадцать. Двинулись. Только поднялись в гору глянь, идет Ми-8! К нам, к нам же идет! Мы стрельнули вверх и бегом кинулись назад, к лагерю. Когда спустились в вертолет уже укладывали наших ребят Лешу и Камиля, уложили командира и с ним посадили Хашима. Тут расчет такой был; сейчас «борт» уйдет, мы опять одни, и если с нами... ну, в общем, Хашим лучше всех расскажет людям об этой ночи, потому что он больше всех нас слышал и единственный, кто язык тех... тех подонков понимал. И вот «борт» ушел. А мы остались ждать боя... Вы представляете, каково это? Хладнокровно ждать, когда вертолет — единственная возможность спастись, выжить! — улетел? Сколь часто в изобилующей трагедиями истории человечества даже великие люди и общепризнанные герои в такой ситуации «ломались»; какие и кровавые, и печально-комические драмы происходили... А они, наши восемнадцатилетние вчерашние школяры, колхозники, строители и студенты они, глядя, как готовится к вылету вертолет, оставались на месте, ожидая смертного боя. Никто не улетел. Даже не пытался. Даже виду не подал! Так-то... Делай свои выводы, читатель. Я свои сделал. И потому спокоен за свой дом и за своих близких. Но ждать пришлось недолго. И часа не прошло — слышим, летят. Летят! Ну, тут уж все. Даже апатия какая-то накатила. А «борт» с ходу, «по-афгански» приземлился, из него наш начальник штаба выпрыгивает, кричит: «Срочно разгружать!»
ЯКОВЛЕВ
Альберт Яковлев, рядовой, 1968 года рождения, призван в погранвойска из Чебоксар; гражданская специальность электросварщик. — Перед рассветом Подтока и я решили «снять» гранатометчика, который сидел над лагерем, а то утром он бы всех нас размолотил. Полезли к нему. На полпути встретили Бугаева, он спускался оттуда. Гранатометчика уже того... не было. Бугаев сунул мне один «рожок» у него еще патроны остались. Лежим втроем в мокрени под дождичком, советуемся шепотом. Бугаев спрашивает меня я ж радист: «Связь будет?» «Какая... связь, говорю. Рация вдребезги...» А на мне бушлат на голое тело и сапоги на босу ногу ну, как из палатки под обстрелом выскочил. Да, еще на левом каблука не было его в самом начале осколком начисто срезало. В ушах звон стоит, тонкий такой, — от контузии. Но ладно, терпимо. Пошли. Потом по карте смотрел, мерял — там по прямой ерунда. Но то но карте!.. Да. То по карте... Сначала шли кабаньими тропами. Алимов успел предупредить их, где будет засада. Они, в темноте обогнув то место, полезли в горы, и когда рассвело, были уже далеко. Они приняли, возможно, самое опасное решение: рискуя нарваться на засады, они двинулись в скалы, где и альпинист не всякий пройдет. Шли с оружием, каждую минуту готовые принять бой. Они знали: надо дойти. Рассказать. Вызвать помощь. В первый день очень хотелось есть. Рвали любую траву и пробовали съедобна ли. Яковлев потом со смехом скажет: «У меня карманы сеном набиты были!..» Но смех будет потом. А пока они шли. К вечеру взобрались на каменный козырек, обложились валунами и, сотрясаясь от холода, придремали, обессиленные. (А в апреле в горах днем на солнышке плюс тридцать, зато ночью ноль!..) С рассветом двинулись дальше. Есть траву и коренья уже не могли тошнило. Автоматы стали пудовыми. Стертые ноги горели огнем. Саднило ободранные руки. Но они торопились и упрямо шли, неумело карабкаясь на скалы и сползая с осыпей, по неопытности попадая в каменные мешки-ловушки и с проклятьями из них выбираясь. Страха не было. Была злая решимость дойти. Рассказать. Чтоб знали все! Может, только потому и не угробились... Несколько раз по ту сторону Пянджа видели у воды жителей афганских кишлаков, и тогда вели себя так и шли так, как шел бы обычный наряд. Ни на минуту не забывали, кто они и где находятся. Вечером стало невмоготу. Спасало только сознание долга и вода. К ночи повезло нашли небольшую, прикрытую от ветра пещеру. Соорудили в ней костерок, прогрели каменный пол и забылись полубредовым сном. Снилось лето. Дом. Было тепло. Хорошо. Потому что первый раз за трое суток согрелись. Утром они поняли, что сил больше нет. Кружились головы. Душила рвота. Дрожали ноги. Люто резало животы. Наступил предел... Они переглянулись, поглядели на очередную крутизну, нависшую над головами, подумали и... молча полезли вверх. И вдруг услышали рокот вертолета! Они рванулись вперед. Задыхаясь, забыв о боли в желудках, о крови на сорванных ладонях, срывая ногти, они карабкались выше и выше и вот он, вертолет! Родной, милый Ми-8 стрекотал вдали, огибая огромную скалу. Бугаев вскинул автомат и засадил в голубое утреннее небо длиннейшую очередь — нет, бесполезно: вспышки выстрелов и бледно-голубоватая цепочка трассеров бесследно сгинули в слепящем сиянии памирского солнца... Чуть не плача, трое оборванных, измученных людей бессильно смотрели, как пропадает вдали вертолет. Стрекот машины стих. Скалы вновь выжидающе затаились... «Ладно, — сказал Бугаев. Раз летают, значит, недалеко наши! Это главное. Теперь будем не спеша выбираться сами. Пошли, мужики». И они пошли. Еще несколько раз видели они пролетавшие «борты» и далеко, и близко. Размахивали белой нательной рубахой Бугаева, стреляли, жгли траву все напрасно. Кто был в горах, тот знает, как трудно в ослепительном солнечном блеске, зеркальных сполохах полированных стен, черных провальных ямах теней и изломов, вообще во всем том первозданном хаосе, каким видятся с воздуха горы, как трудно отыскать там человека. Но они поняли: ищут именно их. Это возродило силы. Вскарабкавшись в полдень на очередную скалу, они увидели под собой... заставу. Они не обрадовались. Не закричали. Не побежали. Они просто присели и немножко посидели, приходя в себя и готовясь к спуску. И неспешно полезли вниз. Летчики увидели их, когда они, раскачиваясь и поддерживая друг друга, брели уже внизу, выходя к заставе. К ним бежали люди, брали под руки, вели к вертолету, что-то спрашивали, ободряли, говорили, что там порядок, все кончилось, — а они не улыбались, не плакали, не просили еды. Они не были разочарованы ненужностью своего страшного перехода. Они, мужчины, прошли и знали — все это было нужно. И хотели только одного спать. И никому не хотели отдавать свои автоматы... Когда я спросил ребят, что больше всего им запомнилось, Яковлев за всех сказал со смехом: «А когда на второй день наткнулись на скалу, где альпинисты много лет назад свои автографы оставили». «Ну и что?» «А мы тоже там расписались. Только повыше залезли из принципа. Он удивленно покрутил головой и хмыкнул. И дату поставили...» Каково? Так кто же они эти мальчишки? В них все солдаты России. Начисто лишенные пафоса и рито¬рики. Свершающие чудеса потому... Да просто потому, что они советские солдаты. Й говорить тут, с точки зрения Бугаева, не о чем. Сделал, как надо, и хорошо. А между тем после ухода троих события разворачивались своим чередом. Долгов, то и дело теряя сознание, тяжело бредил. Единственный старослужащий в отряде Леша Куркин ничем своим ученикам помочь уже не мог. Но молодые солдаты победили в своем первом бою. И потому они прежде всего окопались, заняв круговую оборону. Каждый старательно вспомнил, чему его учили ведь учили же! и потому отряд, внешне, формально лишенный командования и управления, оставался единым и боеспособным воинским подразделением. Кое-как перекусили. Никто не расставался с оружием ни на миг. Никто не ныл. Не порывался скрыться в горах, «пересидеть». О том, что трое ушли, все знали и потому в общем-то были спокойны: так или иначе наши теперь узнают о случившемся, и если произойдет бой, они лягут тут не зря. Никто не говорил о возможности попасть в плен. Подразумевалось само собой, что уж по одному-то патрону найдется у каждого...
Источник: http://www.pograncy.ru/?cat=4 |
