Говорят, слово «душанбе» переводится с таджикского как «понедельник». Вряд ли поэтому в Душанбе мы прилетели именно в понедельник – это была чистой воды случайность. Равно как и то, что пришелся он аккурат на мой день рождения – 3 ноября, значит, можно считать, даром прошел. А мы – это экипаж вертолета Ми-8, который перевели в Таджикистан с Сахалина: командир – Анатолий Помыткин, штурман – Александр Суханов, и я – борттехник. И служилось нам хорошо на Дальнем Востоке, и летали много, но хотелось чего-то большего. Вот так и оказались одними из первых в составе подразделения, ставшего позднее известным орденоносным авиаполком.

Но это позднее. А тогда, в 1980-м, весь наш боевой потенциал составляло звено от Марыйского авиаполка, которым поначалу командовал майор Юрий Мирошниченко, а затем майор Виктор Лазарев: несколько вертолетов, два самолета и людей – в обрез. Потому и без дела никто не сидел. Хлопот было столько, что не хватало времени даже на обязательные в ту пору политинформации с призывами к честному исполнению интернационального долга. Сейчас это, конечно, мало кого впечатлит, а тогда – могло бы! Впрочем, и без этого ответственность и моральный дух каждого офицера в стимулировании не нуждались: все осознавали, насколько важная работа нам поручена. Отчасти потому, что у этой работы был слишком узкий коридор – между жизнью и смертью…

Вертолеты звена обеспечивали охрану не только линии границы, но и самой территории Афганистана, где полным ходом шла война и куда время от времени уходили на боевые операции машины. После патрулирования удивительно мирной сахалинской прибрежной акватории мне иногда казалось, что я очутился в ином измерении. Приземляешься на площадке в том же Московском погранотряде или Пянджском, а рядом в укупорке бомбы лежат, ящики со снарядами и патронами… И каждой клеточкой тела ощущаешь: война где-то совсем близко.

В 1980 году боевые действия разворачивались по нарастающей. Пограничникам «нарезали» зону ответственности до 300 километров в глубь Афганистана, и экипажи звена посменно летали дежурить на площадках погранотрядов. Такие командировки обычно длились по двадцать-тридцать дней, в зависимости от сложности проводившейся операции. Правда, начинались они не с первого дня службы в «южных» широтах – прошло четыре месяца, прежде чем состоялся мой первый боевой вылет: все это время новички проходили всестороннее обучение и адаптировались к обстановке. Оно и понятно: неумелый или растерявшийся боец – не подмога, а помеха на войне. И от того, что он не пеший, а «лопастый», ситуация только усугубляется.

Свой дебют в боевых условиях я и сейчас помню в деталях. И не потому, что произошло нечто из ряда вон выходящее, а просто потому, что этот вылет был первым. Впрочем, ждать из ряда вон выходящего тоже долго не пришлось. 13 марта 1981 года наш экипаж погрузил на борт десант, и мы направились за «черту» – так в обиходе называли линию государственной границы – в сторону Московского погранотряда. Пройдя перевал, начали снижение, и тут машину неожиданно стало дико трясти. Оказалось, у вертолета, говоря техническим языком, произошел отрыв хвостового винта. С высоты шестисот метров вертушка совершила три оборота вокруг собственной оси и рухнула, как подстреленная птица, на правый борт. Причем основной удар пришелся на кабину экипажа.

Говорят, в такие моменты перед глазами проносится вся жизнь. То ли это была не «такая минута», то ли все произошло слишком быстро, но я думал только о том, как минимизировать риски, а перед глазами плясали неуловимые от тряски показания приборов. Существенно одно: после падения я успел сделать главное – перекрыл топливные краны, предотвратив возгорание двигателей, а стало быть, спас вертолет.

Упали на афганском берегу, где-то на стыке Пянджского и Московского погранотрядов. Итог? «Компрессионный перелом позвоночника» – такой жутковатый диагноз поставили каждому члену экипажа. Кроме того, штурман получил перелом ноги и глубокий порез шеи, так что долгое время ему пришлось питаться через трубочку. Пострадали также четыре десантника. Почти тут же рядом сели четыре вертолета: раненых эвакуировали на наш берег, остальных добросили до района десантирования.

Позже я узнал, что это был второй случай в Союзе, когда отрыв у вертолета хвостового винта квалифицировали не как катастрофу, а всего лишь как аварию, а значит, обошедшуюся без человеческих жертв. И пример этот стал поучительным: после того, как наши действия признали верными, с оглядкой на них переработали инструкцию для экипажей вертолетов Ми-8. Чем не очередное подтверждение того, что подобные нормативные документы чаще всего пишутся кровью?

Два месяца всем экипажем – на госпитальных койках. Долгие переговоры с врачами, живо обсуждавшими тему нашего списания на берег (между нами говоря: так до конца службы мы и летали с этими травмами, а куда от них денешься?), затем – отпуск по ранению… Словом, вновь подняться в небо удалось только осенью. А работы, между тем, день ото дня прибавлялось: душманы активизировались, боевые операции шли одна за другой. А где война, там и потери: в октябре 1981 года в Куфабском ущелье погиб экипаж Скрипникова из Марыйского полка…

В марте 1982 года очередная операция проводилась в городе Тулукане, на окраине которого располагался старый аэродром. Вот его-то со всеми многочисленными строениями и облюбовали себе душманы под полевой лагерь. По сути, под боком у десантно-штурмовой группы пограничных войск, дислоцированной в городе, что было вдвойне обидно. Ей и поручили под прикрытием авиагруппы избавиться от нежелательного и весьма опасного соседства.

Накануне операции меня включили в состав экипажа капитана Николая Мизина. Сначала было проведено бомбометание, затем последовала высадка десанта. Настал и наш черед, но перед этим следовало хорошенько «обработать» ракетами позиции душманов, расположенные в домах-мазанках. Один заход, второй, третий… «Духи» яростно отстреливались из оконных проемов. Командир угощал их НУРСами, а я вел огонь из автомата, закрепленного на шкворневой установке. Однако, к сожалению, ракеты закончились раньше, чем наш боевой задор. Причем выяснилось это уже тогда, когда мы в очередной раз легли на боевой курс, грозно надвигаясь на противника. Вот тут-то душманы и ударили по нам, молчаливым, из всех пулеметных и автоматных стволов. Буквально в шаге от меня две пули прошили пол и, немного не долетев до двигателя, застряли в перегородке. Уже позднее мы вспоминали, сколь много деталей и нюансов вместили в себя эти несколько коротких секунд полета под перекрестным огнем. А тогда… Тогда нам, наверно, просто повезло.

А вообще-то поначалу везло всей части: за первые два года войны в Душанбинском авиаполку, в отличие от Марыйского, – ни одной потери. И это было особым предметом нашей гордости. А потом – как сглазили! Хотя всему есть свои объяснения. К примеру, в начале восьмидесятых вертолетчикам воевать было намного проще, чем, допустим, в 1985-м: неопытные и необстрелянные афганцы наивно веровали в то, что «нам сверху видно все, ты так и знай». Они забивались в щели и не поднимали головы, пока в воздухе грозно кружили вертолеты. Позднее поняли, что мы далеко не так всемогущи, что мы тоже уязвимы, а значит, нас можно сбивать. А как только поняли, осмелели настолько, что при нашем появлении тут же открывали огонь по бортам из стрелкового оружия, гранатометов. С появлением ДШК и «Стингеров» ситуация еще более ухудшилась. Неудивительно, что во время операций в Тулукане и Куфабском ущелье противник огрызался столь упорно и агрессивно. Дальше – больше.

В очередную переделку я попал весной 1983-го – на сей раз в составе экипажа Сергея Быкова. В то раннее утро летели с парой на «буфетах» – так для удобства мы окрестили невооруженный вариант Ми-8. При себе – только автоматы. Задача: провести разведку в районе Рустака и подыскать площадку для высадки десанта. Подыскали. Но прежде чем записать объект в свой актив, непременно следовало уточнить его превышение над уровнем моря. Ничего проще не придумаешь: достаточно на эту самую площадку сесть, как на высотомере отразится искомая отметка. Аккуратно снижаемся. Смотрю на наш новый «аэродром» и глазам своим не верю: прямо на нем – серьезно оборудованный опорный пункт душманов, которые спросонок, да вдобавок не ожидая такой наглости, разбегаются во все стороны, как тараканы.

Крикнув, предупредил командира, и он тут же поднял шаг-газ, однако вертолет продолжал «сыпаться» вниз. Лопасти молотили что есть сил, но машина неумолимо снижалась, поскольку воздух был разрежен. Вот мы коснулись передней стойкой земли и… медленно начали подниматься. Но «духи» уже опомнились и открыли огонь из всех стволов, которыми располагали. Пули прошивали машину, словно она была из картона, свистели вокруг, грозя ужалить, а мы степенно и величаво набирали высоту… Надо ли говорить, что когда мы вернулись на своем решете домой, на нас все смотрели, как на заговоренных…

Заслуги моих боевых товарищей, не пропустивших ни одной операции, не остались незамеченными. Как оценкой своего ратного труда гордились мы орденом Красной Звезды, которого удостоили наш авиаполк. И рады были за своих коллег из старейшего в пограничных войсках Марыйского авиаполка, заслуги которого отметили еще более высокой наградой – орденом Красного Знамени. Зато пилоты – Герои Советского Союза той войны – появились именно в Душанбинском полку!

В июле 1983 года я прибыл к новому месту службы – в Воркуту. Началась очередная глава в моей жизни. Но даже там, на севере, мы ощущали жаркое дыхание войны, бушевавшей за тысячи километров от Заполярья. А в 1985 году в воркутинскую часть пришел приказ о формировании экипажа для откомандирования в Душанбе. Тех, кого направляли в эти, как правило, сорокадневные командировки, офицеры в кулуарах совершенно беззлобно называли наемниками. Так вот, я стал наемником-добровольцем: не дожидаясь предложения, сам, к удивлению командира полка, «сделал шаг вперед». Пока он раздумывал над моей просьбой, мне невольно подыграл майор Аникин, возглавивший откомандированный экипаж и заявивший, что возьмет с собой только добровольцев. Так я вернулся на войну.

Не требовалось много времени, чтобы уловить суть произошедших за два года в Афганистане перемен, главная из которых не радовала: американцы явно поднатаскали душманов – теперь это были не пастухи, а воины. Работали мы чаще всего в небе над Ташкурганом и Мазари-Шарифом и, как водится в боевой обстановке, порой не обходилось без потерь. Как-то, высадив десант у одного из ущелий под Ташкурганом, мы уже начали с парой подниматься в воздух, когда «духи» все-таки подбили вертолет Сергея Прокопенко, и машина упала на площадку.

Приземлившись неподалеку, мы бросились к сбитому борту под сильным обстрелом душманов. В азарте заскочив в вертолет, я тут же услышал шум работающих двигателей, а значит, в любую секунду машина могла вспыхнуть. Не теряя времени, метнулся в пилотскую кабину и перекрыл топливные краны. Порядок! Если, конечно, не считать свистящих повсюду душманских пуль. Под их сопровождение мы и улетели, взяв на борт экипаж Прокопенко.

Видать, недаром говорят, что Бог любит троицу: в июне 1986 года с экипажем капитана Валерия Коваленко я вновь оказался в Афганистане. А накануне во время операции в Мармоле был сбит воркутинский экипаж отличного парня и классного летчика Валерия Рускевича. Вышло так, что, когда он уже возвращался после ракетного обстрела противника, рация сообщила: на площадке десантирования – раненый. И Валерий решил его подобрать. При заходе на посадку машину подбили дважды, и до площадки пылающий вертолет не дотянул, рухнув в глубокое ущелье…

До сих пор вспоминаю, с какой радостью всегда встречали пограничники вертушки, которые ассоциировались у них с самым важным и насущным на войне – с огневой поддержкой, доставкой грузов и эвакуацией раненых. Само присутствие в небе вертолета, пусть даже транзитного, «чужого», воодушевляло пехоту. И эту надежду на наши возможности, как технические, так и психологические, мы должны были постоянно оправдывать. Нередко – рискуя жизнью. Яркий пример подобных действий – боевая работа майора Шагалеева, которому позднее присвоили звание Героя Советского Союза. Как-то в Куфабском ущелье душманы плотно обложили нашу десантно-штурмовую группу. Ночь и без того была такой темной, что хоть глаз выколи, так еще вдобавок эту черноту заволокло туманом. Словом, сказать, что погода была нелетная – значит, ничего не сказать. Но десантники надеялись на подмогу, и Шагалеев вылетел в район боя. Три часа барражировал в Куфабском ущелье, балансируя на лезвии бритвы, но риск оправдался: шум вертолета заставил душманов, опасавшихся удара с воздуха, сначала ослабить натиск, а затем и вовсе отойти.

…Прошло уже почти четверть века, и я вправе судить, что те пропахшие порохом восьмидесятые были самыми сложными годами моей службы. И самыми памятными. Потому что причислен я был к славной когорте воздушных рабочих войны.

Из досье «Братишки»:

Вячеслав Зиновьев. Родился 3 ноября 1959 года. В 1979 году окончил Краснознаменное Харьковское высшее военное авиационное училище и направлен в авиацию пограничных войск КГБ СССР в г. Южно-Сахалинск. В 1980 году переведен в Таджикистан, где до 1983 года выполнял задачи на территории ДРА. Впоследствии, когда служил в Воркуте, дважды направлялся в командировку в Афганистан. В 1990 году уволился в запас.

Вячеслав ЗИНОВЬЕВ

Фото из архива автора

Записал Андрей МУСАЛОВ