Г.В. Неверов
АФГАНСКИЙ МИРАЖ
В октябре пригласили в Главное управление и сказали: «Есть решение отправить Вас на работу в Афганистан». Говорили ещё кое-какие слова, но они уже были не важны. Я здорово расстроился. Потом махнул рукой - а, чёрт с ним, где наша не пропадала! Отказаться всё равно нельзя. Уволят с позором, не отмоешься. Сходил, правда на всякий случай к Юрию Александровичу Гуськову. Тот посоветовал: надо ехать.
Вижу - поддержки нет. Телепнёв со мной не то, что здороваться перестал - на другую сторону, завидя, переходит. Приказ есть приказ: переживать и бояться бесполезно. Собрался, поехал.
Ехал я, как в дикий край, где цивилизацией и не пахнет, зато людей убивают, как тараканов. В Афганистан вёз четыре коробки с кастрюлями, тарелками, ложками. Оказалось, там этого барахла, и своего хватает.
День рождения 11 февраля встречал в самолёте, держащем курс на Кабул. Снижались резко и быстро. В иллюминатор видел красивые ракеты, летающие вокруг нас. Вот думаю, как празднично встречают, салютом приветствуют! Сосед по креслу, зевнув, пояснил - это тепловые ракеты против «блоу-пайтов», которые самолеты сбивают, как семечки щёлкают.
Добрался до центра провинции - города Мазари-Шарифа. Здесь предстояло работать и ежедневно испытывать судьбу. Поселился в нормальной квартире: японский холодильник, обогреватель. Словом, чего не хватает, завтра будет. Досаждали мыши. Ящерицы лапами загребают. Кошек, как ни странно, нигде нет. Одни собаки, но они до мышатины не охочи.
Познакомился в людьми. Сначала афганцы от меня шарахались - забыл снять значок народного депутата. Приняли за большого начальника. Пришлось снять. Зато уважение у советских коллег вызвал мой знак «Почётный сотрудник госбезопасности». В чекистских кругах он негласно приравнивается к званию Героя. Приятно чувствовать себя исключением в некотором роде - единственным сотрудником КГБ в Афганистане, имевшим подобную награду.
Обзавёлся четвероногим другом Рексом. Здоровая, жуткая и клыкастая зверюга. Её побаивались. Могла порвать так, что хирургу за день не заштопать. Я этого не знал. Дружески щёлкнул по носу: привет псина! У коллег кровь в жилах заледенела от мысли, что старшего зонального советника сейчас будут кушать без вилки и ножа, но я Рексу чем-то понравился.
Когда-нибудь афганцы поставят этой собаке памятник. Житель одного кишлака застрелил в соседнем кишлаке кусачую собаку. Хозяин её возмутился. Потом возмутилась вся семья. Потом вся деревня. Народ простой и горячий - схватились за ножи, автоматы. Дома в руинах, людей убито-покалечено!.. Мы вмешались, стали разбираться из-за чего кровь рекой. Тогда и подарил обиженным хозяевам своего Рекса. Помирил мой друг два кишлака.
За это он, и впрямь, памятника заслуживает.
Ознакомился с обстановкой. Бумаги из Москвы всё ещё требовали смертей. Читал на документах кровавые резолюции Горбачёва, Чебрикова, прочих - бей, круши, отомсти, разгроми. Наши оперсводки в ответ писались кровью. Правда, за сотню убитых бандитов отчитывались и армия, и Царандой, и госбезопасность. Если сложить все цифры за 9 лет, то население Афганистана окажется убитым раз пять. Девиз: если враг не сдаётся, его уничтожают. Тактика: окружить кишлак и стереть с лица земли. Война всё спишет!
С моим приездом совпало вступление в действие политики национального примирения. Мы же по-прежнему творили бойню - прежних приказов никто не отменял...
Первый бой не забыть. Люди стреляли в людей. Это давалось афганцам очень легко - нажимать на крючки, кнопки, гашетки. Агентурной работой из гор выманивали в пустыню банду Ахтара Лучака. Отрезали душманов от спасительных камней на 5 километров и засыпали гаубичными снарядами, НУРСами с 6 вертолётов. Пустыня, казалось, встала на дыбы. Там, среди барханов, кипел ад. Огонь и металл крошили тысячелетний песок в пыль. Я не удержался, добавил от себя автоматную очередь в эту кошмарную мешанину Руки-то чесались.
Ко мне подошёл майор Царандоя и мягко, как это умеют только на Востоке, дал понять: ты советник - вот и советуй, а стрелять - это наша забота. Стало неловко и стыдно. Среди наших советников в Кандагаре был один молодец. Очень уж любил выезжать вместе с афганцами на операции пострелять по «духам». Его тоже вежливо предупредили: «Ты смотри назад внимательней, товарищ, взял моду убивать живых людей». Товарищ не внимал, и дело едва не кончилось покушением. «Охотника за головами» убрали.
Крыть слова майора Царандоя было нечем. Спросил только, что ж вы сами-то по братьям-афганцам стреляете? Офицер усмехнулся: «Ты не переживай так, сэр мушавер Сафит («советник Седая Голова»), мы же мимо стреляем». Потом в распаханной снарядами пустыне мы нашли только разбитые миномётные сошки. Ни одного убитого.
Так мы впервые столкнулись с настоящими бандитами. Лишь позднее в ходе оперативно-агентурной работы удалось заочно познакомиться со многими бандглаварями Северного Афганистана. Тот же Ахтар Лучак занимал в горах хорошие позиции, пошаливал на дорогах. Слал со стариками в Пешавар письма на белой материи. Кое-что нам удавалось перехватывать. Ахтар Лучак писал, сколько «шурави» ухлопал, сколько танков сжёг. Цифры завораживающие. Врал, конечно, цену себе набивал.
Когда Ахтар Лучак женился во второй раз, то позволил себе немного почудить: объявил властям перемирие и пригласил верхушку провинции на свадьбу. В кишлаке поставили шатры, улицы застелили дорогими коврами, шикарно праздновали три дня. Затем все разъехались по домам и занялись прежним делом — брать единоплеменников на мушку. Правда, по пятницам душманы спускались с гор, сдавали Царандою автоматы, как в гардероб, и спокойно молились в мечети.
Политика национального примирения нравилась нам тем больше, чем ближе был вывод 40-й армии в СССР. Уходить надо было без стрельбы в спину. Афганцы это чувствовали тонко и не упускали возможности «пошалить». В 1988 году, например, вечерами по окнам наших домов из-за сараев регулярно били из автоматов. Мы долго терпели такую наглость, но однажды после очередного обстрела наше терпение лопнуло. Вместе с комендантом Мазари-Шарифа Геннадием Киселевым взобрались на крышу и врезали по две коробки гранат из АГСов по глинобитным сараям. Время было позднее. Вряд ли, кто из офицеров пострадал. Зато всех собак и кур посекло густо. Утром старейшины просили больше не стрелять, извинились за банду, отдыхавшую в кишлаке.
Инцидентов становилось меньше. Операций по разгрому банд я больше не затевал. Армейская среда как могла тоже стремилась «не дразнить гусей». Все видели близкий конец девятилетней войны. Домой хотелось вернуться своими ногами.
Мой первый удачный опыт сотрудничества с оппозицией состоялся в провинции Балх уезда Кальдар. Здесь протекает Амурдарья. Мухи - стаями, комары - звери с полпальца. Осы едят виноград. Одного из наших солдат такая «штучка» ужалила в губу, и парень в страшных муках умер. Места глухие. Грязь по колено. На дорогах - пыли на фут.
Здесь мы работали с басмачом, сыном басмача, 75-летним Токо-баем. Старик не хотел воевать. А мог бы, ведь три его сына с 300 головорезами сидели в пойме реки. Скажи им отец только словечко - изрежут в куски на радость собакам. Токобай - дед хитрый - поставил условие: он не будет воевать, а мы даём электричество, строим медпункт, даём джип. Я достал у военных два понижающих трансформатора, провод. Кишлаки выделили людей для земляных работ, заливки бетона. Наших мужиков-электриков никто пальцем не тронул. Токобай остался доволен. Он считал, что здорово обманывает меня. Я считал, что здорово обвожу вокруг пальца его. Мы были очень довольны собой и друг другом.
Вокруг токобаевского кишлака поставили вышки с часовыми Царандоя. Дед приходит: «Сейчас воевать начнут. Солдаты с вышек могут видеть наших женщин». Успокоили старого басмача, перенесли посты от греха подальше. Война, она хуже перловой каши.
Сынки Токобая изредка наведывались к отцу, особенно в самом начале нашей миссии. Как-то я натолкнулся на двух всадников. Деваться некуда, спрашиваю, кто такие. Один из молодцов на хорошем русском языке сказал, что они и есть те самые бандиты, убивать которых приехал сэр мушавер Сафит. Я ответил: «Мы пришли с миром и помогаем афганцам, чем можем». Ситуация разрядилась, я пошёл дальше, но холодок всё же пробегал по спине.
Жил Токобай, странным образом сочетая первобытную дикость и современную цивилизацию. В его юрте стояла великолепная тошибовская видеодвойка. Зато когда наступала пора взаимных приветствий с дедом, внутренне к этой церемонии приходилось готовиться. Предстояло обняться и троекратно расцеловаться. А старик, похоже, не мылся с самого рождения. Дух - на версту, хоть в противогаз лезь. А чего стоил плов из большого казана? Варево в нём мешали той же лопатой, что и навоз.
По просьбе Токобая «пробил» хадж в Мекку - поездку к мусульманским святыням в Иран. Слетал он и к родственникам своим в Ашхабад. Этому 75-летнему старцу стоило только слово сказать, чтобы тысячное племя в 5 минут снялось с места; но уезд Кальдар целых 2 года был прочным мирным островком посреди страшной гражданской войны, раздиравшей страну.
Убитые русские, впрочем как и живые, в Афганистане - стране торговцев - были ходовым товаром. Недалеко от Мазари-Шарифа упал наш самолёт-разведчик. В живых осталось два лётчика. Одного душманы убили в перестрелке, второго взяли в плен. Тогда все вопросы мы ещё пытались решать силой. Освобождать пленного пробовали штурмом, требовали у командования роту танков. Труп убитого в перестрелке лётчика мы откопали после разминирования. Опознали, заморозили и отправили «грузом-200» в Союз. Тело второго лётчика выкупили позднее за 200 тысяч афгани. Парень был весь изрешечён пулями, почернел и подсгнил за два месяца. В Афганистане мы за всё платили по невероятным расценкам - жизнями.
Афганский мираж коварен и опасен. Казалось еще немного войск, ещё немного крови, ещё щепотку смерти - и банды задерут лапки кверху. Мы долго позволяли себе это «немного», но мираж не становился реальностью. И в один день миф о победе над оппозицией растаял, оставив нас наедине с горами своих и чужих трупов.
В памяти чётко отпечатался день 10 января 1988 года. Пустыня близ посёлка Гульзер. Сижу в своей белой «Волге». Идёт обмен пленными, которого долго добивались. Семь солдат и один прапорщик. Афганцы нервничают, все переговоры ведутся по радио. Рядом сидит командир полка. Вот подводят солдата. За него хотят получить девять пленных душманов. Потом требуют ещё троих. Командир вдруг говорит: «Что за ерунда? Столько бандюг за одного! Да может, этот солдат вовсе не моего полка!» Спокойно отвечаю, мол, тебе жалко этих афганоидов, что ли, наловите ещё.
Солдат подходит. Я знаю, что его фамилия Люлька. Высокий парень, весь избитый шомполами. Его несколько дней перед обменом держали в колодце со змеями. Он стоял по пояс в холодных и ядовитых гадах. Солдат почти сошёл с ума. Его спасло только то, что змеи за сезон издержали весь яд и могли только заживо загрызть.
Душманы тогда вернули себе около семидесяти человек за восьмерых. Потом цены на живого «шурави» резко полезли вверх. Живые стоили дороже мёртвых.
...На первый взгляд в Афганистане все было просто: людей можно было склонить к войне. Но их же можно было склонить и к миру. В северных провинциях «шурави» и афганцы всё-таки старались соблюдать принцип «никто никого не трогает». Правых в той войне не было и быть не могло. Всем стоило проявлять терпение, но одних будоражили анклавные страсти и интриги, других лишали сна лавры Героев Советского Союза. Желание воевать загоняло конфликт и глухой тупик, а нежелание думать о конкретных живых людях сеяло безразличие и смерть.
Близ Мазари-Шарифа на горе Мармоль, на самом верху сидели пограничники. Обложились минными полями, секторами обстрела. Вниз ходили только за водой. Солдаты регулярно обстреливали из миномёта скопления людей в окрестных кишлаках. Особо не разбирались, что там - банда, митинг или моление. Мину в ствол - и бабах: «Правее два, беглым пли!» За месяц до выхода наших войск с гарнизоном случилось несчастье. Восемь бойцов пошли за водой. Пока БТР разворачивался, заслышав стрельбу, ребят всех до одного положили на тропке.
Армии было легче воевать, чем думать о трудном мире. На один из кишлаков, где засела непримиримая банда, авиации был сделан заказ на бомбо-штурмовой удар, но в тот день случилась нелётная погода и вылет отложили. Потом ещё, ещё и вообще позабыли. Вспомнили через полтора месяца, когда стали сводить квартальный отчёт. Мать честная, лишние бомбы! И заявка не выполнена! Быстро подвесили их и бросили на уже мирный кишлак. Я как раз держал курс на него, но, по счастью, не доехал, когда увидел, что полутонная бомба разворотила мечеть. Авиация разнесла деревню вдребезги. Меня, лежащего ничком, било о земь и подбрасывало, как мячик. Густая пыль мутной взвесью висела над дорогой в уже мёртвый кишлак.
Среди «наших» было слишком много равнодушных, чтобы редкие голоса трезвых политиков, дипломатов и военных советников кто-то услышал, слишком много ехавших за деньгами, наградами, карьерой.
Я колесил по этой стране один, с «калашником», закинутым на заднее сиденье. По обочинам дорог часто встречались вооружённые люди, которым ничего не стоило нажать на спусковой крючок. Машину останавливали, приветствовали, дарили фрукты. Джаузджан, Фарьяб, Саманган, Сари-Пуль, Кундуз, Бадахшан - провинции Северного Афганистана.
Я живой человек. Я боялся. Старшего советника по округу «Север», полковника КГБ можно было украсть и выгодно продать, как это сделали душманы с египетским советником в банде Расула в 1987 году близ Маймоне. Сдали нам в виде подарка. Я боялся, потому что начнись пальба, оружие не спасёт. Осторожность и доброжелательность творили мир там, где бессильны были вертолёты и артиллерия, но в любую секунду я ждал автоматной очереди в спину. Её не было. Даже сухого щелчка осечки.
Многие афганцы ухода 40-й армии ждали с тревогой. Они поверили «шурави», а «шурави» бросили их, предали. Впереди была кромешная неизвестность, маловероятный мир, междуусобная резня, годы мучений.
15 мая 1988 года начался вывод наших войск. Мы сидели в Хайратоне на «бетонке». Мимо шли и шли битые в боях бронемашины. На них ехали солдаты с улыбками от уха до уха, чумазые и пыльные механики-водители. У каждого на лице, казалось, было написано: «Я живой, я еду домой, война меня не схарчила».
Да, смерть осталась позади. Армейская братва весело пылила домой.
